Пoздняя любoвь Aнны Axмaтoвoй
На момент знакомства с Ахматовой Гаршину было 50 лет, он был женат, имел двоих взрослых сыновей, работал в должности профессора 1-го Ленинградского медицинского института, с 1939 заведовал отделом патологической анатомии в Институте экспериментальной медицины. Это был красивый мужчина — высокий, плечистый, сероглазый, элегантный, хорошо воспитанный. Соответственно успех в дамском обществе ему был обеспечен. Одна из его студенток вспоминала: «Когда профессор подымался на кафедру Первого Ленинградского меда и молодым движением откидывал назад густые, без единой сединки, каштановые волосы, женская половина аудитории замирала…».
Это же подтвердила в своем дневнике Лидия Андриевская :»02.06.37. Часто заходит Гаршин. Когда он пришел в первый раз, женщины нашей квартиры переполошились: «Какой красивый!» Из воспоминаний современника: «Владимир Георгиевич выделялся среди остальных своей исключительной интеллигентностью. В него были влюблены — благодаря какому-то его особому магнетизму. <…> Сама манера его речи привлекала: речь была по-настоящему литературной, нестандартной, русский язык он использовал во всех его возможностях, и необычайный у него голос был, с особым тембром.» Владимир Георгиевич любил литературу, сам писал стихи, что неудивительно, ведь он был племянником известного русского писателя Всеволода Гаршина, вырос в интеллигентной семье. Владимир Гаршин любил и знал толк в поэзии, выделяя символистов: Валерия Брюсова, Александра Блока, Николая Гумилева. Особенно ему были дороги стихи Николая Гумилева. Когда Гаршин узнал, что жена Гумилева Анна Ахматова лежит в Мариинской больнице на обследовании щитовидной железы, он попросил её лечащего врача познакомить их. Так началась их дружба, хотя общие знакомые считали, что у них романтические отношения. Если в красавца Гаршина можно было влюбиться, то в Анну Андреевну маловероятно. Вот почему. Когда писатель и журналист Михаил Борисоглебский летом 1936 увидел её в магазине, то цитирую- «был угнетен тяжкими мыслями при виде ее — жалкой, нищенски бедной, скелетистой фигуры. А.А. была столь худа, невзрачна и столь бедно одета, что даже мне было стыдно видеть ее такой».
Но дневник Лидии Андриевской и переданный семьей Гаршиных в музей дневник Владимира Георгиевича свидетельствуют о том, что роман их начался уже весной 1937, хотя тогда у Ахматовой тогда были отношения с Пуниным, а Гаршин был женат. Вот интересная запись в дневнике Андреевской спустя год в июне 1938: «В прошлом году Анна Андреевна меня спрашивала: -Как Вы ощущаете в этом году весну? — Никак. -А я слышу ее, и вижу, и чувствую. Мне хорошо. И когда однажды они вдвоем с Владимиром Георгиевичем Гаршиным пришли к нам под дождем, оба насквозь промокшие, но веселые и ребячески шаловливые, и Анна Андреевна переоделась в мою юбку и кофточку цвета палевой розы и сразу стала вдруг молодой и похорошевшей, а Владимир Георгиевич смотрел на нее добрым и смеющимся, почти счастливым взглядом, — я поняла, как, и почему, и с кем она чувствует, слышит и видит весну. В этом году они приходят дружные и близкие, и он давно стал для нее своим человеком, но нет в ее движениях той стремительности и легкости. А в его глазах того огня, что в прошлую весну. И она уже не спрашивает: «Вы слышите весну, Лидия Михайловна?». Куда делся огонь в его глазах и весна в их отношениях? Николай Пунин, бывший гражданский муж Ахматовой, в своем дневнике напишет: «Аня, честно говоря, никогда не любила. Все какие-то шуточки: разлуки, грусти, тоски, обиды, зловредство, изредка демонизм. Она даже не подозревает, что такое любовь…» А любил ли её Гаршин? Лидия Чуковская в переписке так отозвалась о Гаршине :…он был старше А.А. лет на 5. Женат, взрослые сыновья. <…> красивый, высокий, с умными светлыми глазами, серыми, и всегда измученным лицом. Человек, по-видимому, очень хороший, преклонявшийся перед А.А., порядочный… <…> сильный, плечистый, с крупными чертами лица — и какой-то всегда слабый».
Жена Гаршина, Татьяна Владимировна, тяжело переживала связь мужа с другой женщиной. В сентябре 1938 произошел окончательный разрыв Ахматовой с Пуниным. Ахматова осталась в его квартире в Фонтанном Доме, но жила теперь не в кабинете Николая Николаевича, а в бывшей детской. Гаршин навещал её, про что сказал Чуковской, а та как всегда записала: «Я эти два года ее на руках несу». Он имел в виду организованное питание в виде судков из столовой и медицинское наблюдение, и переписывание стихов, и спасение от одиночества. За что Ахматова подарила Владимиру Георгиевичу свою фотографию, сделав на обороте надпись: «Моему помОщному зверю Володе. А.». Про их отношения Чуковская писала, что Гаршин в полной мере ощущал ту страшную «интенсивность духовной и душевной жизни», которая сжигала Ахматову, и одновременно чувствовал на себе гнет ее раздражительности, гнева, мании преследования. Свои отношения с Ахматовой сам Гаршин прокомментировал латинским изречением: «Здесь я варвар, так как меня никто не понимает». Гаршин страдал и-за того, что причинял страдание жене, но Ахматову не тревожил своими сомнениями и она была уверена в его чувствах: «Мне в последний раз цыганка предсказала, что Владимир Георгиевич будет любить меня до самой смерти». В историю их отношений вторглась война, которая их разделила. В конце сентября 1941 Ахматова уехала в эвакуацию в Ташкент. Гаршин остался в Ленинграде. Остался с городом, где жил еще звук их «шагов в эрмитажных залах». Он стал главным патологоанатомом Ленинграда. К его прозекторской свозили трупы из военных госпиталей и со всех краев города. Он преподавал, проводил вскрытия, вел научную работу в нечеловеческих условиях. Он проводил на фронт сыновей. В 1942 умерла страшной смертью жена Гаршина, упав на улице от недоедания, когда несла мужу на работу обед, и её объели крысы. Сам Гаршин заболел тяжёлой формой дистрофии, от неё нажил неизлечимую гипертонию, перенёс кровоизлияние в мозг … Он чувствовал, как организм неумолимо разваливается… Зоя Борисовна Томашевская вспоминает: «Как-то Гаршин пришел к нам, когда у нас было совсем мрачно: все лежали по своим углам, не было ни света, ни тепла и, кроме того, были потеряны карточки. Он посидел на диване молча, как всегда, а потом сказал: «Если вы решитесь со мной пойти, то я дам вам немножечко овса. Лошадей уже всех съели, но у меня еще есть овес». (Он как главный прозектор города был связан, по-видимому, с похоронными учреждениями.) И мама завязывала мне платок, чтоб никто не понял, что я круглолицая, не подумал бы, что я толстая и меня можно съесть. И решительно меня отправила. (Потом она сказала мне, что больше всего боялась самого Гаршина. Мне это, конечно, было странно.) Гаршин действительно дал мне мерку овса — такой мешочек с петельками, который подвязывают лошадям. В нем было килограмм десять. Больше бы я, наверное, и не снесла. С этого времени мама говорила: «Анна Андреевна нас спасла». Из воспоминаний Ольги Иосифовны Рыбаковой: «Часто бывал у нас Гаршин во время блокады. Перенес он блокаду плохо, выглядел страшно. Мы обязаны ему спасением, без него мы бы не выжили. (Он два раза приносил нам по литру спирта, мы потом меняли его на продукты)». Однажды случилось так, что лаборантка-старушка потеряла карточки. Это была смерть. Тогда Владимир Георгиевич сказал своей лаборантке: «Ну что ж, Елизаветушка, будем с вами на спиртовочке кашку греть». И стал делить с ней свой паек, пока она не получила новые карточки. Все годы войны Гаршин усиленно работал, был заместителем директора по научной части. Более того, его выдвинули даже в члены-корреспонденты Академии медицинских наук, а в силу признания его заслуг за время блокады избрали сразу действительным членом Академии наук. Так что он получил высокое общественное признания. Ахматова жила в Ташкенте в постоянной тревоге об оставшемся в Ленинграде Друге и долго не получала от него писем.
Дом в Ташкенте, где жила Ахматова
Так долго, что решила: Владимир Георгиевич погиб или умер от голода. она говорила Чуковской: «Он настоящий мужественный человек. Я не сомневаюсь, что он уже озаботился устроить так, чтобы мне немедленно сообщили о его смерти, если он будет убит. Это настоящий человек». В октябре 1942 она получила от Гаршина телеграмму о смерти его жены, а в ноябре долгожданное письмо. Весной 1943 г. Гаршин сделал Ахматовой предложение и просил ее принять его фамилию в письме цитирую- «Анна, Андреевна, здравствуйте. Простите, что не сразу ответил на Ваше письмо, так сложились обстоятельства. Дома я теперь не бываю, ночую прямо здесь, на кафедре. Почти каждую ночь вижу Вас во сне. Милая, бесценная Анна Андреевна, выходите за меня замуж, доверьтесь мне, я сделаю все, чтобы Вы были счастливы! И очень прошу, смею надеяться, что Вы согласитесь принять мою фамилию… Любящий Вас Владимир Гаршин». Она дала согласие и с тех пор называла Владимира Георгиевича своим мужем. Время бежит неумолимо. Большое видится на расстояние. Пожив вдали от Анны Андреевны, Гаршин понял, что она не та женщина, с которой он хотел бы жить.
Не дождавшись вызова от Гаршина, в мае 1944 Ахматова прилетела из Ташкента в Москву. Несколько раз из Москвы говорила с Владимиром Георгиевичем по телефону и наконец выехала в Ленинград. Ахматова была уверена, что она едет «выходить замуж», и кому-то из знакомых гордо заявила: «Мы получили новую квартиру». Гаршин должен был к ее приезду подготовить квартиру в новом элитном доме Института экспериментальной медицины, но квартира ввиду строительных сложностей готова не была. Гаршин Анне Андреевне об этом не сказал, а сам попросил Рыбаковых поселить её у себя. Комнаты ее в Фонтанном доме, где она жила с Пуниным много лет до войны, были заброшены. Еще перед отъездом из Ленинграда она часть ценных вещей, отдала на сохранение Владимиру Георгиенвичу. И вот вместе со своими друзьями Ахматова вышла из поезда на платформу Московского вокзала, и тут Гаршин встретил ее, поцеловал ей руку. Несколько минут, разговаривая, они ходили по перрону. Потом он простился и быстро ушел, а она спокойно сообщила ожидавшим ее спутникам: «Все изменилось. Я еду к Рыбаковым». Ахматова убедила себя в том, что Гаршин сошел с ума. Доказательство — телеграмма Ольшевской: «Гаршин тяжело болен психически расстался со мной сообщаю это только вам Анна». Для Ахматовой главным аргументом в пользу душевного расстройства Гаршина были его «самооправдательные галлюцинации»: он рассказывал, что ему во сне являлась покойная жена и что она запрещает ему жениться на Ахматовой. Истинные причины отказа Гаршина жениться известны были только ему. У Владимира Георгиевича не было психических нарушений. Ко времени возвращения Ахматовой из эвакуации «он продолжал преподавать на кафедре, читал лекции». Об изменениях, произошедших в нём, рассказывают лишь фотографии тех лет, на которых запечатлен облик человека, пережившего ужас блокады и её последствия. Анну Андреевну встретил после блокады совсем другой Гаршин и совсем другой Ленинград. Современница, встретившая Ахматову на улице, записала в в 1944 : «Она стояла на углу Пантелеймоновской и кого-то ждала. Она стала грузной женщиной, но профиль все тот же или почти. Что-то есть немного старческое в нижней части лица. Разговорились: «Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней, которые над ними витают, теней, умерших с голода. Это нельзя было допустить, надо было эвакуировать всех в августе, в сентябре. Все здесь ужасно. Во всех людях моральное разрушение, падение.»
Еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз, —
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слез.
Ходили злые слухи, что Гаршин пренебрег Анной Андреевной ради какой-то молоденькой медсестры. На самом деле той самой молоденькой медсестрой оказалась ровесница Ахматовой профессор, доктор наук Капитолина Григорьевна Волкова. Гаршин знал Волкову много лет по работе. Несмотря на давнее знакомство, Гаршин и Волкова десять лет были в ссоре, не общались. Снова он стал приходить к ней во время блокады, после смерти жены, когда ему было очень одиноко. Они поддерживали друг друга как могли. Лишь через год после возвращения Ахматовой Волкова и Гаршин поженились. Ахматова прожила у Рыбаковых три месяца. Продолжение этой истории мы узнали из воспоминаний дочери Рыбаковых Ольги — Цитирую «По приезде она не сразу получила продовольственные карточки. Ведь надо было оформить прописку, Владимир Георгиевич бывал у нас сначала каждый день, он приносил ей в судках обед из какой-то более или менее привилегированной столовой по своим талонам. Они подолгу разговаривали в ее комнате. Анна Андреевна говорила моей матери, что она очень удивлена, почему нет обещанной квартиры. Что, если бы знала об этом в Москве, она бы там и осталась. У нее было там много друзей, и ее уговаривали остаться. В Ленинграде ей очень не хотелось возвращаться в разоренный Фонтанный Дом, с которым у нее были связаны тяжелые воспоминания. Гаршин бывал каждый день, это продолжалось недели две. И вот однажды я услышала громкий крик Анны Андреевны, и разговор оборвался. Гаршин быстро вышел из ее комнаты, стремительно пересек столовую и поспешно ушел. Больше они не встречались, она его видеть больше не хотела — вычеркнула из своей жизни. Моя мать, по ее просьбе, ездила к Гаршину, забрала у него все ее письма. Анна Андреевна их уничтожила, как раньше его письма к ней. Так что от переписки этих лет ничего не осталось. Потом моя мать, по просьбе Анны Андреевны, не раз ездила к нему, забирала ее вещи. Он не отдал только одну вещь — фарфоровую статуэтку Анны Андреевны работы Данько, которую я не раз потом видела у него на столе. Анна Андреевна не допускала, чтобы при ней произносили имя Гаршина.» Их окончательный разрыв произошел когда Анна Андреевна указала ему, в какое глупое положение он ее поставил, не посчитавшись даже с ее именем. «А я об этом не думал», — ответил он. Вот это и взорвало Ахматову. И никогда она ему этого не простила». После расставания с Гаршиным она написала:
Лучше б я по самые плечи
Вбила в землю проклятое тело
Если б знала, чему навстречу,
Обгоняя солнце, летела.
Чуковская записала, как спустя долгие годы Ахматова призналась ей, не называя имени Гаршина: «У меня так было в 44-м году, сделалось трудно жить, потому что я дни и ночи напролет старалась догадаться, что же произошло».
В конце сороковых годов Гаршин тяжело заболел и стал совсем неузнаваем. У друзей не раз спрашивал: «Как там Аня?» Но Анна Андреевна ни разу о нем не спросила со слов их общих знакомых. В 1956 Владимир Георгиевич умер . Ему было 69 лет. Друзья предложили Анне Ахматовой с ним проститься, но она отказалась. Когда-то Гаршин подарил Анне Андреевне брошку под названием Клеопатра с темным лиловым резным камнем, на котором была вырезана античная женская головка. В день смерти Гаршина на брошке появилась сквозная трещина на камне прямо через лицо.
По материалам — Коллекция заблуждений
