В мае 1997-го был мой последний серьезный разговор с отцом. Поздно вечером, лежа на диване и со скукой разглядывая лепнину на высоких потолках сталинки, я немного раздраженно слушала его слова. Мой отец был мультимузыкантом и цыганом по крови. Те, кто жил в семьях музыкантов, знают и обратную, отнюдь не романтичную сторону этой жизни. Многие творческие люди подвержены неврозам, а гастрольная жизнь, «чёсы» (часто случалось такое, что у папы за день было 4-5 концертов в разных городах), график, который выдержит не каждый, приводят к злоупотреблению алкоголем и наркотиками. Эта участь постигла и забрала многих талантливых людей, слишком чувствительных и живущих эмоциями.
Так вот, чтобы я, подросток, не росла в такой обстановке (а жизнь с папой начала становиться все страшнее), в какой-то момент мама решила развестись. Она часто плакала, но при этом никогда не сказала мне про папу ни одного плохого слова.
Он сидел на краю кровати, смотрел на меня не моргая и говорил — спутанно, эмоционально, а мне становилось тревожно:
— Я буду приходить к тебе теплым летним дождиком. Грибным. Ты всегда будешь знать, что я рядом…
Я прекрасно понимала, что он был в состоянии измененного сознания (мягко говоря) и давил мне на жалость, пытаясь добиться реакции, но не желая себя менять. И в какой-то момент не по-детски жестко попросила его выйти из комнаты.
10 октября 1997 года меня разбудили мамины всхлипы. Она стояла у окна в своей комнате и курила в форточку. Мне вдруг стало как-то щемяще тоскливо, захотелось плакать и курить — я уже в тот момент курила за школой, но мама об этом не знала. Стало жалко маму, которая так много работала и содержала семью, жалко нас, потому что мы были вынуждены жить в ветхом немецком доме в центре, оставив папе большую и теплую правительственную квартиру, полученную мамой, и еще что-то незнакомое еще и очень острое саднило в грудной клетке, заставляя сердце биться в горле… Так мы и стояли и тихо всхлипывали, пока мама не заговорила:
— Мне приснился очень страшный сон. Как будто маленького человечка бьют люди, жестоко так, ногами, палками, а я прошу их остановиться, беру его на руки и закрываю своим пальто. Бегу, но они догоняют меня, выхватывают и продолжают его бить, беспомощного такого…
Я заплакала еще сильнее, и всю оставшуюся ночь мы просидели на кухне.
Папу убили в эту ночь, с 10 на 11 октября, и в то самое время, в которое маме снился сон.
Прошло больше 20 лет, и я выросла абсолютно не похожей на него. Я не творческий и абсолютно не импульсивный человек. От папы во мне только любовь к музыке и желто-рыжие глаза, такие бывают у восточных народов и цыган. И много лет я замечаю две волшебные вещи.
Всегда перед каким-то важным событием я слышу папину музыку. Эта музыка была модна в 80-90 годах или цыганские песни, и ее не так-то легко услышать в кафе или по радио. И слыша знакомые ноты, мне становится как-то очень светло и радостно, я знаю, что все будет хорошо, и я поступаю правильно. И каждая песня — знак, которому можно доверять.
А еще на мой День рождения (он у меня в середине июля) почти всегда идет грибной дождик. По крайней мере, не помню уже, когда его не было. Я очень люблю выходить под него и смотреть на солнце, и в такие моменты мне кажется, что на меня смотрят и улыбаются такие же желтые глаза, и мы уже за все простили друг друга.
